О делах в Черноморье мы кое-что знаем из вторых рук. Вслед за Геродотом, Страбоном, Мелой, Плинием мы смотрим на черноморские народы глазами колонизаторов и завоевателей. Любопытно было бы проследить обратную связь: что думали эти народы о пришельцах и какими они их видели? К сожалению, данных об этом нет.
Предполагают, что интерес к Понту пробудили у ионийских греков стаи пеламид (разновидность тунца), весной пробивающихся из Меотиды в Геллеспонт против течения вдоль берегов Колхиды и Малой Азии и по течению — вдоль берегов Фракии. На эту мысль наводит и то, что в некоторых черноморских городах существовали содружества ловцов пеламид, например в городе Одесс, о чем поведала найденная там надпись. Пеламиды шли тем путем, какой проделали, правда в обратном направлении, аргонавты и амазонки. Экспедиция «Арго» явилась, вероятно, завершающим этапом греческого проникновения в северные воды. Задолго до нее рыбаки ходили туда за пеламидами, заплывая все дальше на восток. Когда они дошли до того места, где потом вырос Трапезунт и где мальки пеламид достигают промысловой зрелости, греки увидели подпирающие небо горы, сочли их пределом Ойкумены и перенесли туда действие мифа о Прометее. Этот горный массив носил у них имя Нифант — «Снежный». Ко времени Великой колонизации, когда в Понт отправились целые флотилии, греки, вероятно, пользовались уже другим топонимом — Кавказ.
Флагманами греческих флотилий были моряки Милета, с незапамятных времен существовавшего в Ионии и процветавшего более других благодаря надежной защите своих гаваней от непрошеных гостей — противолежащему островку Ладе. Торговая аристократия и судовладельцы образовали в Милете партию эйнавтов, то есть «вечных моряков», даже свои деловые совещания устраивавших на кораблях. Милет владел четырьмя удобными гаванями и прекрасным рейдом, его пристани обеспечивали одновременное проведение торговых операций в любых масштабах. Этот город избрал северный путь колонизации — в Черное и Азовское моря, где основал несколько десятков колоний (разные источники называют цифры 75 и 90) и сосредоточил в своих руках львиную долю всей торговли. Авторитет Милета на Черноморском побережье был так велик, что в 785 г. до н. э. он с согласия ассирийцев основал одну из своих колоний на месте полузаброшенного ассирийского порта Синопы. Этот город стал ключевым пунктом их торговли. «Снарядив флот, — пишет Страбон, — Синопа получила господство на море по эту сторону Кианеев… Синопа благоустроена от природы и стараниями людей; ведь она построена на перешейке полуострова; по обеим сторонам последнего расположены гавани, корабельные стоянки и замечательные заведения для засола пеламид…». Очевидно, в Синопе тоже существовало содружество ловцов пеламид.
Общегреческое название Азовского моря — Меотида — также принадлежит милетцам, имевшим прочные торговые связи с племенами, обитавшими на его восточных берегах и носившими у греков собирательное имя меотов.
Между Троей и финикийским Астиром, переименованным греками в Лампсак, процветала другая их колония — Абидос на одноименном скалистом мысу. «Абидос, — замечает Курциус, — сделался складочным местом для северного и южного моря; здесь можно было перегружать товары, в особенности же, когда во время бури случалось отсыреть хлебу, находящемуся в трюме кораблей». На южном берегу Мраморного моря, на узком перешейке полуострова Капыдагы, сохранились развалины еще одной милетской колонии — Кизика, чье географическое положение сравнимо с положением Коринфа.
Милетцы, по-видимому, были и первыми из греков, кто открыл для средиземноморцев Колхиду. Мела, например, сообщает, что столицу Колхиды — Фасис выстроил милетец Фемистагор. Милетцы добирались от Синопы до Фасиса за 2-3 дня, но богатства Колхиды с лихвой окупали трудности путешествия. По словам Страбона, эта «страна замечательна не только своими плодами (за исключением меда, который большей частью горчит), но и всем необходимым для кораблестроения. Она производит много леса и сплавляет его по рекам. Жители выделывают много льняного полотна, пеньки, добывают воск и смолу». Корабли росли в Колхиде в готовом виде — с льняными парусами, пеньковым такелажем и материалами для конопачения! Именно здесь Митридат находил неисчерпаемые ресурсы для оснащения своего флота.
По пути к Фасису греки основывали города с корабельными стоянками: Ризий — на берегу песчаной бухты, окаймленной лесистыми горами; Афины — у западного входного мыса в бухту, над которой господствует покрытая лесом двуглавая Хунартепе высотой 642 м, а вход защищен грядой рифов; Архабий — на низком галечном берегу, ограниченном горой Котуниттепе высотой 597 м и открывающем прекрасный вид на снежные горы Кавказа; Апсар — в 2 км южнее устья Акампсиса, где начинаются отроги Восточнопонтийских гор. По рекам, особенно Фасису, они заплывали в глубь страны и закладывали там торговые фактории и крепости.
Не обнаружив на Кавказе золота — предмета их устремлений, греки шаг за шагом продвигались дальше к северу. «На севере же Европы, по-видимому, есть очень много золота… — пишет Геродот. — Согласно сказанию, его похищают у грифов одноглазые люди — аримаспы… Во всяком случае кажется, что эти окраины Ойкумены, окружающие остальные земли, обладают продуктами, которые у нас считаются весьма ценными и редкими». Как альпинисты штурмуют вершины, вбивая в скалы крюк за крюком, так греки штурмовали свое эльдорадо, продвигаясь от одной бухты к другой. Устье любой реки служило им стоянкой, дающей пресную воду. Пляжный понтийский берег, густо поросший лесом, готов был в любую минуту приютить застигнутые бурей корабли. Прибрежные горы служили превосходными укрытиями и наблюдательными пунктами, позволяющими обнаружить неизвестный корабль, когда он еще плыл вне видимости береговой полосы.
В VI в. до н. э. к северу от Фасиса, где жили дикие племена меланхленов и кораксов, милетцы заложили в устье Антемунты торговую факторию, быстро превратившуюся в город. Эта местность долгое время считалась краем обитаемой земли, «где кораблям самый последний путь». Город вырос на фоне трех гор Яштухорху (513 м), Бырц (593 м) и Гварда (440 м). Это был счастливый знак. Такой же точно «трезубец Посейдона» дал власть над морем Массалии в Западном Средиземноморье и Коринфу — в Восточном. Понту покровительствовали божественные близнецы — дети Зевса и братья Елены Прекрасной, участники похода аргонавтов. Греки называли их Кастором и Полидевком, римляне — Кастором и Поллуксом, те и другие — Диоскурами. Поэтому город назвали Диоскурией (или Диоскуриадой), а вскоре установили, что его основали возницы Диоскуров — Амфит и Телхий. От этих возниц выводило свою генеалогию самое воинственное в этих краях племя — гениохи, их название и означает по-гречески «возницы». Аристотель обвинял их в трусости, но, как будет видно дальше, это было предвзятое мнение.
Город действительно стал владыкой кавказского побережья и оставался им много лет спустя после запустения Фасиса. По свидетельству Тимосфена, сохраненному Плинием, в Диоскурию в птолемеевское время сходилось торговать 300 народов, а римляне постоянно держали там 130 переводчиков. Быстрому росту и популярности Диоскурии способствовало гостеприимство милетцев, которое даже нам может показаться неправдоподобным, — греки могли бы принять его за сказку. Сохранилось свидетельство Гераклида Понтийского — ученика Платона и Аристотеля — о том, что милетские колонисты не только не причиняли вред потерпевшим кораблекрушение, но помогали им вернуться на родину и даже давали денег на дорогу. Гераклид упоминает об этом применительно к Фасису, но вряд ли стоит сомневаться, что милетяне проводили одинаковую политику в принадлежавших им городах, особенно расположенных по соседству. Позднее их примеру последовали другие правители. По словам Полибия, царь галатов Кавар незадолго до гибели своего царства «обеспечил значительную безопасность купцам, приплывающим в Понт». Садал, по-видимому правитель астов, заключил в III в. до н. э. с правителем соседней Месембрии договор, гарантирующий безопасность потерпевших кораблекрушение и сохранность их имущества, то есть фактически поощривший плавания месембрийцев к Проливам. Вероятно, договор преследовал обоюдные интересы и открывал астам путь на север. Аналогичный договор заключил с жителями Коса вифинский царь Зиэлай (ок. 250-227 гг. до н. э.).
Во времена Плиния Диоскурия уже потеряла свое значение: сыграли роль Митридатовы войны и последовавшие за ними политические неурядицы. Переименованный в Себастополис, первоклассный порт превратился в третьеразрядную римскую крепость, а в начале VI в. был захвачен Византией. Сходная судьба постигла другой город, расположенный севернее, — Питиунт.
Но это было позже. А тогда, в VI — V в. до н. э., греки проникали все дальше на север — к скифскому золоту, скифской пшенице, скифским мехам и скифским рабам. Они подбирались к горлу Меотиды — «матери Понта». Путь был труден. На гористом побережье Северного Кавказа, почти лишенном удобных гаваней, обитали племена ахейцев и зигов, северные соседи гениохов. Это были племена пиратов-профессионалов. Слава их была так ужасна, что Аристотель приписывает гениохам склонность к убийству «от природы» и даже обычай людоедства, что едва ли соответствует действительности. Но то, что от Фасиса до Синдской гавани ни одно судно не могло чувствовать себя в безопасности, — это бесспорный факт. Мореходам угрожали не столько опасности природные, сколько исходящие от себе подобных.
Пираты нападали на купеческие корабли, грабили близлежащие города и даже совершали довольно продолжительные рейды в южные и западные районы Черного моря. Правители береговых государств предоставляли в их распоряжение корабельные стоянки и рынки, заключали с ними соглашения и покупали награбленное добро. Пираты совершали нападения на общегреческие храмы и святилища, куда стекались дары с проходящих кораблей, и скрывались в потайных гаванях, прежде чем греки могли принять какие-либо меры. Они хватали зазевавшихся путников и, отплыв с ними от берега, посылали гонцов к родственникам или друзьям своих жертв с предложением о выкупе. Если похищенный оказывался неплатежеспособным, его продавали в рабство. «Они господствовали на море», — говорит Страбон. Усилия местных властей, направленные на борьбу за свободу морей, не достигали цели, хотя иногда удавалось отплатить пиратам их же монетой. «Области, подчиненные римлянам, более бессильны против этого зла из-за небрежения посылаемых туда правителей», — сетует историк. Знакомая картина, знакомые фразы. Все это греки и римляне видели и слышали у себя дома.
Ничуть не лучше были племена тавров, обитавшие к западу от Боспора Киммерийского, на южном берегу Тавриды. Это были достойные соперники ахейцев, зигов и гениохов. Недостаток материала не позволяет с уверенностью сказать, какой промысел был для них основным — пиратство или грабеж потерпевших крушение. Скорее всего, они успешно совмещали оба, и зловещая слава этих мест долго отпугивала мореходов. Кораблекрушения у скал Тавриды были не менее часты, чем у Салмидесса, и, быть может, асты вполне достойны разделить с таврами характеристику, данную им Геродотом: «У тавров существуют такие обычаи: они приносят в жертву Деве потерпевших крушение мореходов и всех эллинов, кого захватят в открытом море, следующим образом. Сначала они поражают обреченных дубиной по голове. Затем тело жертвы, по словам одних, сбрасывают с утеса в море, ибо святилище стоит на крутом утесе, голову же прибивают к столбу. Другие, соглашаясь, впрочем, относительно головы, утверждают, что тело тавры не сбрасывают со скалы, а предают земле. Богиня, которой они приносят жертвы, по их собственным словам, это дочь Агамемнона Ифигения. С захваченными в плен врагами тавры поступают так: отрубленные головы пленников относят в дом, а затем, воткнув их на длинный шест, выставляют высоко над домом, обычно над дымоходом. Эти висящие над домом головы являются, по их словам, стражами всего дома. Тавры живут разбоем и войной». Эти головорезы орудовали по всему южному побережью полуострова, а в западной его части, в бухте Сюмболон Лимен, они «обычно собирали свои разбойничьи банды, нападая на тех, кто спасался сюда бегством». Название гавани — Сигнальная — может навести на мысль, что тавры зажигали здесь ложные огни, заманивая доверчивых мореходов прямо на рифы, еще и сегодня разбросанные близ обрывистого скалистого мыса.
Страх перед таврами исчезал постепенно, по мере освоения соседних берегов. В Малой Азии вслед за милетцами основали колонии фокейцы. Жители Клазомен, следуя по пути пеламид, проникли в Меотиду. Теосцы заселили берега Геллеспонта. Милетцы основали около 600 г. до н. э. севернее Салмидесса город Аполлонию. На скалистом островке при входе в Аполлонийскую гавань они построили храм Аполлона, а сам этот островок (ныне — Свети-Кирил) соединили с берегом дамбой, создав подобие Милета. Еще дальше к северу возникли города Анхиало, Месембрия, Одесс, Круни, Бизоне, Каллатис, Томы, Истрия, Тира. Неверно было бы сказать, что греки продвигались вдоль этого побережья «шаг за шагом». Первой из перечисленных была основана милетская Истрия — далеко на севере. За ней последовали в VI в. до н. э. как милетские города — Томы, Тира, возможно, Одесс, так и гераклейский Каллатис, и мегаро-калхедонская Месембрия.
Греки подошли вплотную к северным берегам Понта. Оставалось лишь сомкнуть западный и восточный пути. Милетская Ольбия явилась первым шагом. Реки Гипанис и Борисфен играли в жизни Ольбии такую же роль, как Тигр и Евфрат в жизни месопотамцев (они не имели тогда общего устья Шатт-эль-Араб), Танаис — в жизни меотов (он впадал в Меотиду двумя устьями), семиустный Нил — в жизни египтян. Тесня тавров, милетцы плыли к востоку вдоль северопонтийских берегов, оставляя за собой цепочку колоний; Калос Лимен, Керкинитиду, переименованную позднее в Евпаторию, Херсонес, ставший при Августе Севастополем (лат. «август» и греч. «себастос» — синонимы, означающие «священный»), Феодосию с гаванью, Нимфей. После основания по соглашению со скифским царем Агаэтом на западном берегу Боспора Киммерийского города-крепости Пантикапей (на языке скифов — «Рыбный путь») милетцы приготовились стать хозяевами Меотиды. Фанагория, основанная в 540 г. до н. э. теосцем Фанагором, Горгиппия (это название получила Синдская гавань в середине IV в. до н. э. в честь Горгиппа — брата и соправителя боспорского царя Левкона I) и Баты при подходе с юга к восточному берегу пролива замкнули кольцо греческих колоний на Понте, а основанный в устье Танаиса одноименный город сделал их властителями Меотиды. Это был, по свидетельству Страбона, «общий торговый центр азиатских и европейских кочевников, с одной стороны, и прибывающих на кораблях в озеро (Меотиду. — А. С.) с Боспора — с другой; первые привозят рабов, кожи и другие предметы, которые можно найти у кочевников, последние доставляют в обмен одежду, вино и все прочие принадлежности культурного обихода».
Трудно было удачнее выбрать места для поселений, чем эти. То, что многие из них — крупные портовые города нашего времени, говорит само за себя. Здесь названы только города, сыгравшие заметную роль в истории черноморских отношений, мелких же поселений было бесчисленное множество. Греки проникли по Фасису (Фасисом они считали не только Риони, но и ее приток Квириду) далеко в глубь страны и основали там города-крепости Кутайю и Сарапаны. По Танаису они поднимались до его излучины и там волоком перетаскивали суда в реку Ра. Они ходили в Каспийское море за редкими сортами рыб и за солью, в верховья Ра — за мехами и тканями. Борисфен был освоен ольбиополитами до порогов, а может быть, значительно дальше. В районе порогов они встречались и обменивались товарами с купцами североевропейских морей, пока торговлю ольбиополитов не перехватили танаисцы, основавшие выше порогов, в районе Днепропетровска, город Навбар. «Крайние стоянки эллинских мореплавателей были вместе с тем и началом далеких караванных путей; ольвийские граждане возили свои товары вверх по Борисфену, сперва водою, потом сухим путем, и проложили торговым сношениям путь в земли, лежащие на Висле; Танаис доставлял произведения Урала и Сибири к морю, а Диоскурий привозил металлы Армении, драгоценные камни и жемчуг, шёлк и слоновую кость из Индии на эллинские корабли. Между колониями также завязалась очень оживленная торговля», — пишет Курциус. И вслед за купцами по всем судоходным рекам продвигались пираты, умножая опасность и без того грозившую с неприветливых берегов.
Когда Ксенофонт вел греческое войско вдоль побережья Понта от Трапезунта до Салмидесса, в мегарской колонии Калхедоне, расположенной на азиатском берегу Боспора напротив Бизантия, к нему явились послы от фракийского правителя Севта с предложением переправить греческую армию через пролив в обмен на помощь в захвате власти. Севт принадлежал к роду одрисов — самого могущественного племени к северу от пролива, образовавшего обширное государство на западночерноморском берегу.
Отцом Севта был Майсад, правивший меландитами, финами и транипсами. Майсад умер в изгнании, а Севт был воспитан фракийским царем Амодоком (или Медоком) и стал его соправителем. Однажды Севт получил у него воинов и всадников, чтобы отомстить узурпатору, «и теперь, — рассказывает он Ксенофонту, — я повелеваю ими и живу, грабя мое отечество».
Фракийское государство было основано Тересом, предком Севта, около 450 г. до н. э. Несмотря на то что Терес терпел значительный урон от финов, тогда еще не покоренных, авторитет его царства был достаточно высок: его внук Октамасад был провозглашен скифами своим царем в областях к северу от Истра, где проходила граница одрисского царства. Тересу наследовал его сын Ситалк, дядя Октамасада, правивший примерно в 440-424 гг. до н. э. Фукидид сообщает, что владения Ситалка раскинулись на 13 дней пути от Истра к югу, тогда как путь от Черноморского побережья до Эг (более 1000 км) занимает всего 11 дней. Вероятно, историк исчисляет здесь расстояние днями конного пути, так как трудно допустить, чтобы пешеход проходил около сотни километров в день. Фракийское государство при преемнике Ситалка сыне его брата Севте единодушно признается греками самым богатым в этой части Ойкумены. Но уже при преемнике Севта Амодоке начались междоусобные стычки, в разгар которых и подоспело войско Ксенофонта.
Можно предположить, что пиратские действия Севта II восстановили против него значительную часть фракийцев, и между ними и Амодоком разгорелась гражданская война, после того как некоторые племена признали власть Севта. Плавание во фракийских водах стало почти невозможным: у Эгейского побережья бесчинствовали пиратские корабли верных Амодоку племен, берега Геллеспонта, Боспора и Вифинии контролировались Севтом II, и его подданные фактически изолировали Понт, нарушив торговлю и прекратив поступление хлеба. В 391 или 389 г. дон. э. у южных берегов Фракии появились 40 афинских триер под командованием Фрасибула, после чего Амодок и Севт помирились и объявили себя союзниками афинян, скрепив этот акт договором. Однако понадобилась еще одна экспедиция в Геллеспонт (388-387 гг. до н. э.), чтобы справиться с засевшим в Абидосе спартанским гарнизоном и восстановить нормальное плавание между двумя морями.
Подробности этой экспедиции, возглавляемой Ификратом, не сохранились, да они и несущественны. Важно другое: сразу после ее завершения Амодок и Севт II исчезают со сцены, освобождая ее Гебрисельму. Есть сведения, что Гебрисельм при поддержке афинян вел войну с Севтом II и вскоре после победы отправил в Афины посольство с заверениями в преданности и дружбе. Возможно, он был вполне искренен в своих намерениях, но царствовать ему пришлось недолго: царем одрисов стал снова Севт, после его смерти в 383 г. до н. э. — Котис, сумевший пристроить свою дочь в жены заскучавшему в долгом походе Ификрату и, вполне вероятно, получивший афинское гражданство для себя и своих наследников. В 368 г. до н. э. он начал затяжную войну с Афинами за власть над Эгейским морем, «так как свободный выход к морю и овладение побережьем были особенно важны для одрисской державы и с этих пор становятся задачей номер один для Котиса. Для достижения этой цели Котис не жалел ничего, не останавливаясь ни перед какими средствами. Он заключал неожиданные перемирия с Афинами или вдруг внезапно нарушал их; использовал греческие наемные войска или продажность афинских военачальников; был беспощаден при расправе с врагами». Осенью 360 г. до н. э. Котис был убит греками, и во Фракии оказалось сразу три царя — Амодок II, Перисад и Керсеблепт. В разделенной натрое Фракии начались затяжные династические междоусобицы, прекратившиеся лишь после македонского завоевания в 342-341 гг. до н. э. Но они уже не могли повлиять на режим судоходства в Проливах.
Для греков Проливы играли важную роль. О масштабах мореплавания через них можно судить хотя бы по тому, что после введения в 220 г. до н. э. бизантийцами торговых пошлин на все виды экспорта из Черного моря в Средиземное Родос расценил это как экономическую блокаду и, объединив греческие торгово-морские города, добился пересмотра этого решения. Свобода мореплавания в Проливах нужна была прежде всего для торговли с Боспором — первым известным нам государством на черноморских берегах (если не считать мифического царства Ээта в Колхиде). Оно было образовано знатным милетцем Археанактом, переселившимся примерно в 480 г. до н. э., во время греко-персидских войн, в Пантикапей, и состояло поначалу из четырех городов на каждом берегу Боспора Киммерийского, объединенных общей системой обороны. Неизвестно, называл ли себя Археанакт царем, тираном или архонтом, но династом он не стал. После 42-летнего правления Археанакта и, возможно, его сына власть в Пантикапее захватил Спарток, вероятно, эллинизированный фракиец. Именно с него начинают историю Боспорского царства. Это царство одной династии — Спартокидов (438 г. до н. э. — 109 г. н. э.) — занимало в период своего расцвета территорию, граница которой шла примерно по линии Новороссийск — Тихорецк — Новочеркасск — Таганрог, плавно огибая восточный берег Меотиды, затем по линии побережья к западу и по Арабатской стрелке выходила к Керченскому полуострову, завершаясь на Черноморском побережье западнее Феодосии.
Во II в. до н. э. для боспорцев сложилась опасная ситуация. На западе теснимые сарматами скифы закрепляются на черноморских берегах, подчиняют Тиру, Ольбию и другие греческие города и образовывают собственное государство. Его восточная граница совпадает с западной границей Боспора. Скифы захватывают весь степной Крым вплоть до Таврских гор и строят в нем свою столицу, известную под греческим именем Неаполь. Как и боспорцы, они чеканят свою монету и экспортируют хлеб.
Становится небезопасным плавание на юге: еще в первые годы IV в. до н. э. на побережье Малой Азии возникло Понтийское царство. Его основатель — уроженец Синопы и правитель Киоса Митридат из царского персидского рода Ахеменидов — избрал своей столицей Амасию, хранящую в своем названии память об амазонках (здесь была территория их царства). Три года спустя примеру Митридата последовал Зипоит, провозгласивший себя царем Вифинского царства — бывшей своей сатрапии.
Скифам срочно требовался выход к морю в районе Херсонеса, откуда можно было быстро и сравнительно безопасно пересекать море вдали от пиратских берегов. Теснимые скифами, херсонесцы при посредничестве римлян заключают в 179 г. до н. э. договор о помощи с шестым царем династии Митридатидов Фарнаком. Скифы отступились. Они выжидали.
Их час пробил 70 лет спустя. Скифский царь Скилур вступил в соглашение с сарматским племенем роксоланов, обитавшим в междуречье Танаиса н Борисфена, и стал тревожить границы Херсонеса и Боспора, решив попытать счастья на берегах Меотиды. Афиняне уже не могли помочь Боспору: Греция стала римской провинцией. И тогда боспорский царь Перисад V последовал примеру херсонесцев: он обратился за помощью к Митридату VI. Одновременно в Понт с той же целью вторично отправили послов херсонесцы. Херсонес, по словам Страбона, «прежде был самостоятельным, но, подвергаясь разорению варварами, был вынужден выбрать себе покровителя в лице Митридата Евпатора; последний хотел стать во главе варваров, обитавших за перешейком (Перекопом. — А. С.) вплоть до Борисфена и Адрия. Это были приготовления к походу на римлян. Итак, Митридат, окрыленный такими надеждами, с радостью послал войска против Херсонеса и одновременно начал войну со скифами, не только со Скилуром, но также и с сыновьями последнего — Палаком и прочими (их, по словам Посидония, было 50, а по Аполлониду — 80). В то же самое время Митридату удалось всех их подчинить силой и стать владыкой Боспора, получив эту область добровольно от владевшего ею Перисада. С тех пор и до настоящего времени город херсонесцев подчинен властителям Боспора».
Протекторат Митридата, однако, не пришелся по вкусу ни боспорцам, ни скифам. Перисад отрекся от престола в его пользу, но скифский царевич Савмак, приемыш Перисада, убил своего благодетеля и взбунтовал скифских рабов в Пантикапее. К ним присоединилась часть армии и флота; наместник Митридата Диофант спасся бегством на присланном из Херсонеса судне. Савмак принял царский венец и носил его около года: в 106 г. до н. э. Диофант вернулся с войсками, захватил с помощью херсонесцев Феодосию и Пантикапей, взял Савмака в плен и передал Боспорское царство Митридату.
Примерно в это же время Митридат подчинил Колхиду. Единственным автономным городом в этой стране осталась Диоскурия, и это наводит на мысль, что она оказала Понту какую-то важную услугу, быть может, попросила Митридата о защите, как Херсонес и Боспор, или помогла ему в покорении местных племен.
На северной окраине античного мира сложилась новая необъятная морская держава, сосредоточившая в своих руках огромные ресурсы и торговлю. В Средиземном море другая держава уже провозгласила себя владычицей всего обитаемого мира, но еще не стала ею. Столкновение этих держав было вопросом времени.
* * *
Это произошло в 89 г. до н. э. Несколько лет римские консулы с тревогой следили за возрастающей мощью Понтийского царства. Перейдя Галис, армия Митридата вторглась в Пафлагонию, затем быстрыми маршами оккупировала Галатию и Каппадокию и броском на запад захватила Вифинию. В руках Митридата оказались Проливы и почти вся Малая Азия, он стал восточным соседом Рима и западным — Армении, где правил его зять и союзник Тигран, оказавший ему помощь в войне с Каппадокией.
Свою столицу Митридат перенес в Пергам, откуда удобнее было планировать дальнейшее наступление на запад.
Понтийское царство, противостоящее теперь Риму, включало все черноморские берега Малой Азии, фракийское побережье от Проливов до Салмидесса, берега Кавказа до Питиунта и всю территорию Боспорского царства. Кавказские берега между Питиунтом и Боспором Киммерийским, вся береговая полоса Северного Причерноморья, включая почти весь Крым, а также территории северо-западного и западного побережий моря, были в вассальной зависимости от Митридата. Свободными оставались лишь небольшой участок западного побережья (примерно 150 км) между Салмидессом и Месембрией, западные берега Приазовья и восточные — Крыма. На юге Митридат (и особенно его морские союзники — пираты Киликии) захватил почти все острова Эгейского моря, оккупировал Фракию, Македонию и триумфально вступил в Афины, посадив там наместником своего друга философа Афениона.
Союз с Митридатом ознаменовал вершину «золотого века» киликийских пиратов. Но были еще и понтийские. Поскольку почти все берега Понта Эвксинского принадлежали теперь Митридату, а торговые пути охранялись его флотом, возникает вопрос: в каком состоянии было тогда понтийское пиратство? Трудно ведь представить, что пираты бросили свое ремесло и обратились к мирному труду. И. Б. Брашинский справедливо рассуждает, что «в целом борьба с морским разбоем в это время была, очевидно, малоэффективной, поскольку пираты оставались господами моря. Успешная борьба с пиратством, его решительный разгром и ликвидация были невозможны в первую очередь в силу того, что оно было естественным порождением социально-экономических отношений античного мира». Их боялись — и с ними торговали. Этот парадокс был неизбежен, ибо пиратство и андраподизм занимали заметное место в системе экономических отношений рабовладельческого общества. Выше уже упоминалось о правителях, покровительствующих пиратам: понтиец Страбон, уроженец Амасии, сообщает об этом в настоящем времени (рубеж старой и нашей эр). Но у этого свидетельства есть и оборотная сторона. «Мы знаем, — пишет К. М. Колобова, — о неустанной борьбе Боспора с пиратством, и потому это сообщение может, на первый взгляд, показаться странным и противоречивым. Но дело в том, что боспорское правительство могло покровительствовать и покровительствовало, несомненно, только своим пиратам (вероятно, пиратству своих навклеров), а не тем, которые грабили боспорян и боспорский флот». Боспорскому царю Эвмелу (310-304 гг. до н. э.) приходилось высылать эскадры к берегам Колхиды, где бесчинствовали флоты ахеян, гениохов, тавров и других племен, ему обязаны спасением некоторые осажденные города. Судя по восхищенному отзыву Диодора, кампания Эвмела сравнима с кампанией Помпея, он надолго очистил море от пиратов. Но… эти же племена называет более 300 лет спустя сосланный в Томы Овидий, причем в его время ахеяне и гениохи уже не довольствовались охотой у своих берегов, а совершали рейды вдоль всего Черноморского побережья, кроме северной его части. И это всего через 70 лет после победоносной экспедиции Публия Писона, осуществившего свою часть плана Помпея!
Тацит рассказывает, как в правление понтийского царя Полемона (в конце царствования Нерона) его вольноотпущенник Аникет, командовавший царским флотом, «привлек на свою сторону пограничные с Понтом племена, пообещал самым нуждающимся дать возможность пограбить и во главе значительных сил неожиданно ворвался в Трапезунт… Аникет сжег римские суда, забросав их горящими факелами, и стал полновластным хозяином на море… Мятеж Аникета привлек внимание Веспасиана, и он выслал против повстанцев отдельные подразделения легионов во главе с опытным военачальником Вирдием Гемином. Напав на занятых грабежом, разбредшихся по всей округе варваров, он принудил их вернуться на корабли. Поспешно выстроив несколько быстроходных галер, Гемин погнался на них за Аникетом и настиг его в устье реки Хоб, где тот чувствовал себя в безопасности, так как успел деньгами и подарками привлечь на свою сторону местного царя Седохеза и теперь рассчитывал на его поддержку. Царь сначала действительно оказывал покровительство своему гостю, умолявшему его о помощи, и даже грозил римлянам оружием. Вскоре, однако, Гемин дал ему понять, что, предав повстанцев, он может получить деньги, продолжая же защищать Аникета, рискует подвергнуть свою страну нападению римских войск. Непостоянный, как все варвары, царь решился погубить Аникета и выдал римлянам тех, кто искал у него спасения».
Два свидетельства. Одно — о событии на западном берегу моря до возвышения Митридата, другое — на восточном после его падения. Точно так же, несомненно, на протяжении столетий не прекращали пиратскую деятельность и другие черноморские народы.
Борьба за свободу мореплавания велась в Черном море постоянно с тех пор, как на его берегах стали возникать государства. Но она редко бывала успешной. Археанактиды не могли защитить своих купцов от посягательств разбойничьих племен, и в том же году, когда их сменили Спартокиды, афиняне посылают свой флот под командованием Перикла, чтобы навести порядок на южных берегах моря. Эта самая древняя известная нам попытка обуздать понтийских пиратов была завершающей частью планомерной борьбы Перикла за свободу морей. Сначала он собирает в Афинах общегреческий конгресс, где рассматривается и вопрос «о море — чтобы все могли плыть, не опасаясь нападения». Второй его шаг — на восток: он перегораживает Херсонес Фракийский «укреплениями и заграждениями от моря до моря, ликвидировав таким образом набеги фракийских разбойничьих шаек, нападавших на Херсонес» и восстановив судоходство в Проливах. Вероятно, не только фракийских. Херсонес всегда был притягателен для любителей легкой наживы. Милетский тиран Гистией, например, на восьми лесбосских триерах занял позицию в Бизантии и захватывал все идущие из Понта грузовые суда, кроме судов подвластных ему городов. Есть мнение, что и «укрепления и заграждения» на Херсонесе Перикл не строил, а лишь восстановил стену, возведенную задолго до него Мильтиадом в бытность его тираном Милета и постоянно разрушаемую фракийцами. Третий, последний шаг Перикла — опять на восток: «Он приплыл и в Понт с большой эскадрой, пышно разубранной, выполнил все, о чем его просили расположенные здесь греческие города… соседним же варварским племенам и их царям и властителям он показал, как велико могущество Афин, решающихся спокойно и без страха плыть, где им вздумается, и подчинивших себе все море. Синопцам он оставил тринадцать кораблей под начальством Ламаха и воинов под начальством тирана Тимесилая». В. П. Бузескул не без основания считает, что Перикл посетил и местности за Синопой вплоть до Пантикапея — житницы Афин.
О периоде между походом Перикла и экспедициями Эвмела сведений не сохранилось, однако свидетельство Ксенофонта о характере танцев местных племен приводит к малоутешительным выводам. О самих этих экспедициях тоже ничего не известно, хотя косвенные данные могут прояснить отдельные детали. Основной торговый путь пролегал вдоль фракийских берегов, поэтому нетрудно догадаться, на что были направлены усилия боспорских царей. Даже если мореплаватели избирали более короткий путь — от южного берега Тавриды к Пафлагонии, они не могли не столкнуться с таврами. Еще в первой половине I в. Мела писал, что они «пользуются ужасной славой, и нравы у. них самые дикие, они обычно убивают и приносят в жертву чужестранцев». Возможно, конечно, что Мела использовал здесь более ранние источники, например Геродота, но нельзя исключать и того, что он передает рассказы очевидцев. Область тавров начиналась сразу за Феодосией, но главной ареной их деятельности были воды Балаклавской бухты. Это место было выбрано не случайно: именно здесь расходятся пути кораблей, плывущих на запад или юг. Ни одно судно не могло миновать Сигнальную бухту.
Вот с этим-то племенем и должен был столкнуться Эвмел в первую очередь. «Можно полагать, — рассуждает И. Б. Брашинский, — что боспорский царь нанес таврским пиратам сокрушительный удар, который надолго если и не прекратил полностью, то во всяком случае существенно ослабил их разбойничью деятельность. В этом отношении, как кажется, показательно, что Страбон говорит о морском разбое тавров в прошедшем времени…». Могло быть, конечно, и так. Но могло — иначе: тавры успокоились на время, чтобы потом возобновить разбой в не меньших масштабах. Предположение о том, что и Херсонес если не боролся с пиратской деятельностью тавров, то по крайней мере был всегда начеку и не спускал с них глаз, подтверждается обычно строками дельфийского декрета 194 г. до н. э., повествующими о захвате в плен дельфийских священных послов каким-то южнокрымским племенем и о выкупе их херсонесцами. Этим племенем могли быть, скорее всего, именно тавры, так как трудно предположить, с одной стороны, что архифеория плыла кружным и опасным путем, вместо того чтобы использовать более короткий, приводящий прямо к цели (и к таврам), а с другой — что тавры позволили бы кому-нибудь совершать подобные действия в водах, зарезервированных ими для собственной деятельности. Кроме того, именно тавры были ближайшими соседями херсонесцев. Тот факт, что во II в. до н. э. скифы, захватившие низовье Тираса и Борисфена, оккупировали полуостров только до Таврских гор, также может свидетельствовать о том, что они ожидали встретить (или встретили) более сильное сопротивление, чем прежде. А ведь выход к морю был центральным пунктом программы Скилура.
В связи с деятельностью тавров нельзя упускать из виду и еще одно обстоятельство. Хотя прямых свидетельств нет, трудно предположить, что они не использовали прямой путь через Понт и не появлялись в районе Проливов и у северных берегов Малой Азии, где располагались два богатейших города, лидировавших в посреднической торговле, — Синопа и ее колония Гераклея Понтийская. Возможно, сфера их пиратства включала всю западную часть моря, а в период поздней античности понтийские пираты проникали в Средиземное море, так же как киликийские — в Черное. Одним из первых свидетельств о проникновении средиземноморских пиратов в Понт (мы вправе предположить и обратный процесс) следует признать упоминание Плутархом эпизода войны Лукулла с Тиграном — когда Лукулл «взял Синопу и во время преследования бежавших к своим судам киликийцев увидел лежавшее у берега изваяние, которое киликийцы не успели дотащить до корабля». Среди пиратских эскадр, тревоживших берега Понта и Вифинии, могли быть и тавры. Эти эскадры были столь многочисленны, что местные правители оказались не в силах обуздать их набеги, и против них действовал объединенный флот нескольких государств. Найденная в Танаисе надпись, повествующая о восстановлении свободы мореплавания у берегов Малой Азии, свидетельствует об участии в кампании танаисского флота. Возможно, он был усилен флотами Боспора Киммерийского и Колхиды: мимо их берегов он мог пройти только при наличии разрешения, а ввиду всеобщей заинтересованности в успехе предприятия получить подкрепления. И все же «пиратство на Черном море не утихает до конца существования Боспора».
В Азовском море оно должно было значительно ослабнуть после включения меотских областей в состав Боспорского царства. Но еще столетие спустя некоторые племена выводили в море свои челны. В надписи рубежа III и II вв. до н. э. упоминается пиратское меотское племя сатархов, или сатархеев, возможно, ситтакенов Страбона. «Сатархи, — пишет Мела, — не знают таких величайших зол, как золото и серебро; торговлю они осуществляют путем обмена вещами. Из-за суровой и очень продолжительной зимы они живут в подземных укрытиях, пещерах и подкопах, одевают все тело и даже лицо, оставляя незакрытыми только глаза». Казалось бы, люди, равнодушные к золоту и серебру, должны вести благонамеренный образ жизни, да и Мела ни слова не говорит о пиратских наклонностях сатархов. Но однажды из земли Неаполя Скифского извлекли сильно поврежденную каменную стелу. Из того, что сохранилось, удалось разобрать, что это посвятительная надпись Ахиллу некоего Посидея, победившего сатархейских пиратов.
Текст сразу заставляет вспомнить самый крупный черноморский остров Левку — «Белый». Расположенный в 35 км от центра дунайской дельты и окруженный грядой рифов, он был широко известен в древнем мире как место погребения Ахилла. На нем никогда никто не жил, единственной его постройкой был храм Ахилла, а единственными обитателями — жрецы этого храма. Днем к его северному и восточному берегам приставали корабли, привозившие богатые дары, устраивались поминальные игры. При северо-восточных ветрах остров был отрезан от мира: его западный и южный берега обрывисты, а в остальных местах якоря переставали держать дно. Ахилл считался наряду с Диоскурами покровителем плавающих в Понте. Поэтому нетрудно представить, сколько даров скапливалось на острове. Каждый грек или эллинизированный варвар почитал за величайшее счастье оказать помощь святому месту, если даже она была сопряжена с опасностью для жизни. В их честь высекали почетные декреты, а сами они оставляли посвятительные надписи.
Учитывая все это, многие склонны считать, что надпись Посидея как раз и повествует о таком рейде. Но есть ряд сомнений с точки зрения географии. Могли ли полудикие сатархеи, ведущие меновую торговлю, иметь корабли, достаточно мореходные для того, чтобы дважды пересечь Понт в широтном направлении? Зачем им понадобилась столь далекая и опасная экспедиция, да еще через надежно охраняемый пролив, если они равнодушны к золоту и серебру, а рядовые товары меновой торговли можно было раздобыть в любом прибрежном селении или на проходящих кораблях? Как им удалось благополучно и притом дважды миновать воды тавров, имевших явно более совершенные корабли, а также боспорцев и херсонесцев, чьи флоты, безусловно, вмешались бы в столь кощунственное предприятие?
Вопросов много, а ответов может быть только два: либо это не сатархи, либо это не Левка. Предпочтительнее кажется второй вариант, снимающий перечисленные и некоторые другие противоречия. Остров (его название в тексте не сохранилось), по всей вероятности, располагался в Азовском море: это мог быть, например, участок суши в дельте Дона. Тогда понятно и то, что помощь пришла из скифского Крыма: если скифы держали флот в Азовском море, он и должен был первым откликнуться на призыв о помощи. Боспорским царям, неустанно боровшимся с пиратством у своих берегов, оставалось лишь сделать вид, будто они ничего не знают о «подвигах» своих подданных. Возможен и третий вариант: всех черноморских пиратов могли называть сатархами, если это было самое разбойничье племя на понтийских берегах, как всех средиземноморских пиратов называли тирренами и позднее киликийцами. Но сведений об этом нет.
Однако Левка грабилась, причем неоднократно. В ее водах могли орудовать как фракийские племена, так и тавры. Обнаруженный на острове почетный декрет ольбиополитов, очевидно принимавших участие в карательных санкциях против пиратов, повествует о разграблении Левки на рубеже IV и III вв. до н. э. — на сто лет раньше рейда сатархов. Позднее такие набеги, очевидно, стали нормой, а в эпоху императорского Рима Левка была даже оккупирована пиратами. Но если в надписи Посидея упомянут этноним и отсутствует топоним, то в надписях Левки о племенах, совершавших эти налеты, нет ни слова. Возможно, они перечислялись в утраченных частях надписей. Это могли быть пиратские народности, обитавшие в северо-западной части Черноморского бассейна, или объединенные пиратские флоты вроде тех, что грабили Египет при Эхнатоне и блокировали Рим при Цезаре.
* * *
В 85 г. до н. э. бесславно для Митридата закончилась первая его война с Римом, за ней закончилась крахом вторая. Подобно лидийскому царю Крезу, Митридат, перейдя Галис, разрушил великое царство. Но он не терял надежды вернуть потерянное. Собравшись с силами, понтийский царь сделал в 74 г. до н. э. третью попытку завоевать мировое господство — попытку, растянувшуюся на 10 лет и стоившую ему жизни. С ужасом наблюдая, как флоты его союзников один за другим гибнут или сдаются на милость Помпея, как остатки его армий в панике ищут убежища в горах, как склоняются перед римлянами завоеванные им области, как римская сеть разом накрыла дичь на двух морях, этот человек бежал в Пантикапей, чтобы собраться с силами и вновь идти на Рим. В 63 г. до н. э., когда восстали боспорские города, блокированные римским флотом, а сын Митридата Фарнак переметнулся к римлянам с частью армии, «понтийский Ганнибал» принял яд в своем дворце на пантикапейском акрополе. Оттуда он видел затуманенным взором бескрайнее море, усеянное римскими кораблями. Яд не подействовал, и верный раб Митридата вонзил в своего господина милосердный меч. Узнав о его смерти, Помпей, осаждавший в это время Иерусалим, поспешил в Понт и провозгласил его римской провинцией.
Понтийские пираты, составлявшие наряду с киликийцами заметную часть Митридатова флота и вербовавшиеся в основном на берегах Боспора Киммерийского, последнее убежище нашли в Меотиде. Там же к ним присоединились остатки пиратских эскадр, в течение двух лет противостоявших римской осаде в Амисе, Синопе и Гераклее. Став властителями Понта Эвксинского, римляне очутились в положении человека, поймавшего медведя, но бессильного подчинить его своей воле, потому что тот его «не пускает». В 48 г. до н. э. Фарнак опустошил Колхиду, имея целью преимущественно Диоскурию — самый северный город на кавказском берегу, перешедший под римское владычество; примерно столетие спустя, в первой половине I в., гениохи столь же основательно разграбили Питиунт; в 57 г. скифы осаждают Херсонес — ключевой пункт в Тавриде.
После этого набега римляне расквартировали свои войска в важнейших городах Крыма и Кавказа. Иудейский царь Агриппа II (53-100 гг.) говорил, что причерноморские и приазовские племена «держатся в повиновении тремя тысячами легионеров, и сорок восемь военных кораблей полностью усмирили прежде неприступное и суровое море». Эти корабли крейсировали вдоль побережий и охраняли устья судоходных рек и короткий путь через море. Важнейшие гавани защищались солдатскими гарнизонами. Пираты были вынуждены довольствоваться береговым разбоем, нападая на потерпевших кораблекрушение. Рассказ Тацита, относящийся к последним дням Митридата, о том, как тавры напали на отнесенную к их берегу римскую эскадру и убили префекта когорты и множество воинов, мог бы быть датирован любым более поздним временем и прилагаться к любому племени в любой точке побережья Понта Эвксинского.
Вплоть до III в. римляне оставались господами Понта Эвксинского. Потом пришел конец.
В 30-х годах III в., при Александре Севере, страшному опустошению подверглась Горгиппия, через 10 лет, когда Рим торжественно праздновал свое тысячелетие (21 апреля 247 г.), — Танаис. В течение последующего тридцатилетия готы, захватившие боспорский флот, взяли штурмом Питиунт, осадили Фасис, но не желая тратить время на бесплодную осаду, ринулись дальше и овладели Трапезунтом. Осколки пиратских эскадр, теснимых римлянами на море и готами на побережьях, искали спасения на севере. Скапливаясь в устьях больших рек, они наспех зализывали раны, усиливая свою мощь за счет разоренных готами скифов, и неуловимыми страшными смерчами проносились по побережьям Понта, прежде чем римляне могли принять меры, и даже грабили берега Пропонтиды и Эгейского моря, как это было в середине III в. Отдельные флотилии понтийских пиратов заплывали в Кипрское море, промышляли на берегах Ликии и Памфнлии и проникали во внутренние области до Каппадокии. До сих пор эти рейды носили грабительский характер, но с середины III в. пиратство становится частью великого переселения народов, начатого готами с низовьев Дуная. В третьей четверти III в. некоторые пиратствующие племена фракийского берега терроризировали Балканы.